Книга Исчезнувшая сестра [litres] - Алла Кузьминична Авилова

То, что гастроли ее сына в Поволжье – вранье, я сказала ей еще в прошлый раз. Теперь же я подтвердила фактами, что Федор в настоящее время с головой погружен в восточную мистику и совершенно не интересуется своими мокшанскими корнями.

– Феденька мне этого не говорил.

– Тогда он вам многое не говорит.

– Сколько надо, столько и говорит, – вдруг осадила она меня.

– А вот то, что он теперь не музыкант, а гуру, он вам не сказал. Это, по-вашему, нормально?

– Гуру так гуру. Он никогда ничего плохого не сделает.

– Но вы ведь о нем беспокоитесь, верно?

– Меня беспокоит только Федино здоровье. У Феденьки всегда было слабое здоровье, – скороговоркой ответила она. Но безграничные материнские заботы о здоровье своих великовозрастных детей не то, что могло меня тронуть в тот момент. Я была тогда мстительна.

– Он теперь не Феденька, а гуру Мокшаф, с длинными волосами и бородой… – перебила я Софью Ивановну.

– Длинные волосы и борода у Феди были и в Москве, – в свою очередь перебила меня она. Но это прозвучало так беспомощно, что моя воинственность сразу пропала. Стать добрее я не успела: Софья Ивановна повесила трубку. А я почувствовала себя дрянью.

Я тотчас перезвонила Софье Ивановне, но она не взяла трубку. Потом я набрала ее номер еще пару раз, но она по-прежнему не отзывалась. Софья Ивановна не хотела больше со мной говорить. А я не могла все так оставить.

Тут проснулась мать. Я помогла ей встать и одеться, очистила для нее яблоко от кожуры и разрезала его на дольки, как ей это нравилось, сделала для нее чай и поставила на стол вазочку с ее любимым печеньем. А потом сообщила ей, что мне надо съездить на работу. Было невозможно предугадать, как Ольга Марковна отнеслась бы к истинной причине моего отсутствия, и я решила не рисковать. Из-за все еще остававшейся подозрительности ее реакция могла быть неадекватной.

Услышав, что я вернусь часа через полтора, мать нахмурилась, но сказала «ладно». И я поехала к матери Федора.

7

Я позвонила Софье Ивановне в домофон и, когда она откликнулась, принесла ей свои извинения. Выслушав их, она мне открыла.

Потом мы опять сидели у нее на кухне. Сидели недолго. Я заметила, что мои добавления к тому, что я ей уже рассказала о теперешней жизни ее сына, оставляли ее равнодушной. Я решила закруглиться и поинтересовалась, что она еще хочет услышать. Софья Ивановна лишь спросила, где находится «Трансформатор». Узнав, что он недалеко от городка Суржина, она заметила с чуть заметной улыбкой:

– Прямо у мокшанской земли.

Я поняла, что ей от меня больше ничего не надо, и ушла.

У метро было кафе с открытой террасой. Там сидело несколько человек, почти все с бокалом пива. Я пиво обычно не пью, но в тот момент соблазнилась. Села за свободный столик, заказала бутылочку бельгийского «Хугардена», любимого напитка шефа моей редакции в «Нашей газете». Это была всего лишь случайная ассоциация, никакой ностальгии. День был жаркий, народ вокруг – беззаботный, и мне не хотелось ничего другого, как посидеть в тени, потягивая пиво.

Пиво сразу же сделало мое тело тяжелее, а голову легче. Мне стало хорошо. Я даже вознамерилась заказать еще одну бутылочку, но взяла себя в руки, расплатилась с официанткой и пошла в метро.

Вернувшись домой, я застала Ольгу Марковну в гостиной. Она сидела на диване и смотрела прямо перед собой. Когда я вошла в комнату, мать не повернулась ко мне, и это был плохой знак. Я внутренне настроилась на ее отповедь и встала перед ней. Но и тогда она не посмотрела на меня.

– Что случилось? – спросила я. Она продолжала неподвижно сидеть, глядя в одну точку.

– Ну скажи же, наконец, что случилось? – опять спросила я и опустилась перед ней на корточки. Тут только она перевела свой взгляд на меня и, чеканя слова, произнесла:

– Ты сказала, что вернешься через полтора часа. Уже прошло два часа. Я извелась. Я начала думать, что с тобой что-то случилось. Как ты так можешь? Ты даже не позвонила мне и не предупредила, что задерживаешься.

Она сидела вся сжавшись, сухонькая, маленькая, и во мне тоже все сжалось. Я села рядом с ней на диван, взяла ее левую руку, покоившуюся на колене, в свою и стала говорить, что она напрасно волновалась. Но мать вдруг отпрянула от меня и выкрикнула:

– Ты выпила!

Это она уловила запах пива.

Теперь она вперила в меня свой взгляд. Ее глаза сузились, лицо покраснело.

– Значит, и ты прикладываешься, как он! Вот ведь что!

Я знала, что имею дело с больным человеком и надо реагировать иначе, чем в разговоре со здоровыми людьми, но не знала как. Я просто оторопело сидела рядом с ней на диване, теперь на расстоянии, а она, не встречая отпора, изливала на меня свою горечь и отчаяние из-за никчемности ее близких, и особенно моей, приговаривая «это его наследственность».

– Ты знаешь, что папа умер? – спросила я, когда услышала это в очередной раз.

Мать замерла, и я поняла, что она это не знает. Возникла немая сцена, ни она, ни я не двигались. Вдруг я увидела слезу, выкатившуюся из ее правого глаза. В нем появился блеск, левый же глаз у матери оставался матовым, без всякого выражения. Я почувствовала ее боль и одновременно подступавшие к моим глазам слезы. В следующий момент я поняла, что в боли, которую я видела у матери, не было печали.

– Значит, он для тебя «папа», а я для тебя «мать»! – выкрикнула она в ярости. – Я ведь слышу, как ты говоришь обо мне другим: моя мать то, моя мать се! Никогда не скажешь «мама»! Всегда только «мать»! Не нравлюсь я тебе, да? Не такая я, какой тебе хочется, так ведь? А ты вот поживи с пьяницей, как я, и посмотри, что станет с тобой самой. Не умер твой папа! Он сдох! Пьяницы сдыхают, а не умирают!

Мать стала задыхаться, и я побежала на кухню за водой.

Она выпила полный стакан и попросила еще один. А когда выпила до дна и тот, пошла в свою комнату. Я проводила ее до постели и хотела уложить, как обычно, но в этот раз она отказалась от моей помощи.

Ночью я проснулась от ее крика.

– Не притворяйся! Я знаю, ты не спишь! Ну ты и дрянь! Я схожу с ума, а ты притворяешься, что спишь!

Она стояла рядом с диваном, на котором я спала.